Когда Лыков закончил, Марк поежился и бережно прикрыл хозяина огромным плечом.
— Абрам Моисеич! Люди же видели, что вы из банка вышли. Это на тот случай, если за нами наблюдают… Пойдемте-ка быстрее в магазин, переложим деньги в сейф, вернее будет.
Алексей знал, что сзади под поддевкой у Каланчи засунут шестизарядный «веблей», а в правом сапоге спрятан нож. Кроме того, средь бела дня, в пятидесяти саженях от полицейской части… И тут же увидел неприметного человека, стоявшего к ним боком, но косившегося в их сторону. Заметив, что обнаружен, человек быстро зашел в соседнюю лавку.
Марк перехватил взгляд Лыкова, обернулся и успел увидеть профиль незнакомца.
— Во! — шепотом сказал он. — Вчерась он сидел в ресторации через два столика от нас.
— Я его запомнил, — тихо ответил Лыков.
— Быстрее в магазин, — заторопился Гаммель. — А вам, голубчик Алексей Николаевич, спасибо большое за доставленные сведения. Еще более благодарны будем, ежели завтра, как обещали, в записях это все доставите. И этого бы, серого… узнать, кто таков, почему вокруг вертится.
— Все сделаю, Абрам Моисеевич, — кивнул Лыков, и они разошлись.
Повернувшись, Алексей увидел далеко впереди быстро удаляющегося «серого», догонять его было бессмысленно, и он отложил незнакомца на ужо. А пока надо было продолжить обход.
Лыков пересек Царскую улицу и вышел на Главный бульвар, обошел «свои» ряды — Серебряный, Астраханские большой и малый, по Сибирской улице прогулялся до Пушного ряда и вышел к Обводному каналу, недавно переименованному в Бетанкуровский. Канал огромной подковой огибал территорию ярмарочного Гостиного двора. Параллельно ему была проложена подземная галерея, в которой по трубе текла, перегоняемая из Мещерского озера, вода. Вдоль галереи стояли белые конусообразные киоски числом 20 — спуски в отхожие места, в которых также можно было и курить (вообще на ярмарке курить запрещалось). Галерею с канализацией построил еще Бетанкур шестьдесят лет назад, и она успешно работала до сих пор, служа одновременно пожарным резервуаром с водой; дважды в день открытием специальных шлюзов отхожие места промывались.
Не успел Лыков дойти до белого киоска, как из него сломя голову выбежал татарин в фартуке, по виду уборщик, и закричал тонким визгливым голосом:
— Палисия! Палисия! Суда шипка беги!
Алексей мигом подскочил и схватил кричащего за рукав:
— Я — полиция! Говори, что случилось? — и махнул вынутой из кармана полицейской бляхой.
Татарин посмотрел на бляху и на Алексея ошалелыми глазами и выдохнул:
— Мертвая тело!
Самокатная площадь.
Тело мужчины, около 45 лет, чисто одетого, было спрятано в комнатушке, в которой татарин хранил метлы и веники. Через полчаса покойник лежал в секретном депо полицейской части, причем огласки при перевозке тела избегнуть не удалось; ярмарка уже потихоньку гудела и перешептывалась.
Пристав Львов заскочил, расстроенный, на минуту, посмотрел на убитого (дыра аккурат в сердце и орудия рядом нет, ясно, что не сам) и сердито пробормотал, глядя на хмурого Ничепорукова и вытянувшегося рядом во фрунт Лыкова.
— Ярмарка только завтра, а первый покойник уже сегодня! Ну, спасибо, Ничепоруков! Уж от восьмого квартала никак не ожидал. Отличились, етит твою мать! Через полчаса доклад его превосходительству, то-то он обрадуется!
И убежал, схватившись за красивую ухоженную голову.
Ничепоруков расправил плечи, глянул с усмешкой на Лыкова:
— Эх-ма, Лексей, мы же с тобою и виноваты, что покойника нашли! Ну, начальство ушло, давай за работу.
Убитого уже осматривал полицейский врач Милотворжский. Лыков с квартальным подошли к телу, тут распахнулась дверь, и вбежал сыскной надзиратель Здобнов.
— Ага! — только и сказал он и присоединился к наблюдавшим.
Милотворжский зондом прощупал рану в груди убитого, потом осмотрел все тело, хмыкнул («особых примет нет») и обратился к Здобнову и Ничепорукову:
— Значит так. Нанесен один удар, острым предметом, в сечении трехгранным…
— Штык? — тотчас же перебил Здобнов.
— Нет, скорее, стилет, хотя и штык не исключается. Смерть наступила тотчас же — удар очень точный, бил человек опытный. Содержимое желудка сообщу вечером после вскрытия. Покойник мертв примерно с полуночи. Пока все! — и Милотворжский удалился, помахивая тросточкой.
Ничепоруков хмыкнул и молча, умело стал осматривать снятую с покойника одежду, передавая затем вещи сыщику. Здобнов так же молча срисовал в блокнот метку с пиджака и носового платка. Алексей стоял рядом, спокойно сознавая свою ненужность — он молодой, его дело учиться у старших. Скосив глаза на мертвое тело, он вдруг увидел то, чего не заметил доктор, и тронул за плечо Здобнова:
— Иван Иванович! Поглядите-ка на его ноги.
Здобнов отложил сюртук, глянул и аж крякнул:
— А ведь точно! Колченогий покойничек-то.
Ничепоруков прикинул пятерней:
— Так точно, Иван Иванович, левая нога на полтора вершка короче правой.
— Дай-ка, Алексей, его ботинки. Ну, вот, следовало ожидать — каблуки разные, левый каблук выше на те же полтора вершка. Вот и особая примета нашлась, теперь и опознать легче.
Тут Ничепоруков что-то выудил из брючного кармана убитого и выложил на стол; это была новенькая визитная карточка.
— «Вологожин Петр Никанорович, Ижевск, Успенская улица, собственный дом» — прочел Здобнов и недоверчиво хмыкнул. — Сомнительно как-то. Свои карточки по одной не носят, а сразу хоть с пяток. Потом — часов, документов, бумажника нет, а визитная карточка имеется. Не заметили или подбросили, чтобы со следа сбить?