Прочтя этот бред, Елянского наверху сочли сумасшедшим и посадили в суздальскую монастырскую тюрьму; в 1820 году туда же заключили и престарелого Селиванова. После этого скопцы сильно законспирировались и сейчас о них почти ничего не известно. В 1871 году в Москве осудили 37 скопцов, а 1872 — еще 136 человек в Мелитополе. По законам Российской империи за оскопление полагается каторга; секта скопцов объявлена особо вредной. Если наши искомые противники — скопцы, то выявить их будет особенно трудно…
— Извините, Павел Афанасьевич, но я не могу понять, почему скопцы не вымерли как секта? — не удержался Лыков. — Ну, оскопили они себя единожды, детей у них уже больше никогда не будет. А новые волонтеры откуда возьмутся, при отсутствии потомства и, следовательно, наследников? И потом — лишать себя эдакой важной части жизни… Уродство какое-то.
— Это для нас с вами уродство, — терпеливо пояснил надворный советник. — А для некоторой, конечно, не многочисленной, части людей это единственный способ радикально избавиться от похоти и соблазнов. Кого-то он привлекает. А наследницей оскопившихся купцов становится сама секта, отсюда, собственно, и ее значительные богатства. Скопчество — удел узкой группы, но спайка внутри нее огромная, тем эти фанатики и опасны.
Ну-с, остаются еще духоборы и молокане. Если коротко, то духоборы тоже вышли из хлыстов: создателем секты стал скупщик шерсти из Тамбовской губернии Илларион Побирохин, который вербовал адептов, разъезжая по своим торговым делам. Кончил он Сибирью, после того как торжественно вступил в Тамбов с двенадцатью «апостолами», чтобы «судить вселенную».
Зять Побирохина Семен Уклеин разошелся с тестем в вопросе о последнем суде и создал секту молокан.
При Александре обе секты процветали и накопили капиталы, при Николае были разгромлены. Сейчас они имеют сильные колонии на Кавказе и несколько — в Поволжье. Во время последней войны духоборы получили очень выгодные контракты и заработали на этом миллионы. Но, учитывая, что все их интересы на Кавказе и общероссийское мессианство их не очень интересует, я думаю, с Лякиным якшаются не они.
Итак, резюме, господа, — перевел дух Благово. — Искомые нами конкуренты Рогожской общины, желающие перехватить рукопись Аввакума и нанявшие с этой целью Осю Душегуба, это: или поповцы-«раздорники», или хлысты, или скопцы.
— Как же выяснить, кто именно из них? — в сердцах сказал Львов. — Все они наполовину подпольщики, слова правды никто не скажет.
— Найдем продавцов рукописи — найдем и заказчиков убийств, — убежденно ответил Благово. — Продавцы вели же переговоры с ними. Поэтому, Алексей Николаевич — сегодня отдохните, а завтра с самого утра езжайте на Скобу, в Гостиный двор. Там есть на втором этаже две лавки, торгующие иконами…
— Но ведь на время ярмарки Гостиный двор закрывается, все купцы переезжают сюда.
— Двор закроется через неделю, к Макарию Желтоводскому; пока он еще работает. Так вот, в одной из лавок, в той, где хозяйкой вдова, найдете адрес начетчика Петра Васильевича. Это забавный тип и лучший в городе полемист и трактователь священных книг. Притом прожженная шельма: скупает у своих братьев-староверов из Заволжья иконы дониконианского письма за рубли, а продает рогожцам да монинцам за сотни и тысячи. Как найдете его — скажете, что от меня. Он мне обязан тем, что до сих пор не в Сибири… Уж Петр-то Васильевич точно знает, у кого рукопись Аввакума и кто ею интересуется. Если он назовет вам продавцов, немедленно заберите их и доставьте к полицмейстеру. Если же он побоится, а такое более вероятно, то ведите старика ко мне; я буду здесь завтра с девяти и сам с ним поговорю. Все, Алексей Николаевич, идите домой, вам сегодня и так досталось. Уже вечер, начетчика все равно не найти, он сейчас наверняка в каком-нибудь тайном моленном доме заседает. До завтра!
И Благово буквально вытолкал Алексея из кабинета. Но идти домой Лыков не мог, пока не вернется из своей опасной вылазки Здобнов, поэтому он спустился вниз, в съезжую, сел там в уголке и принялся ждать. Так он просидел три часа, беспокойство его все нарастало. Чтобы чем-то занять себя, Алексей помог надзирателю третьего квартала составить протокол о срезании кошелька у купца из Моршанска, вместе с городовым Васильевым оттащил в холодную буйного пьяного ростом чуть не с Каланчу. К полуночи он окончательно оцепенел от дурных ожиданий, сел напротив входной двери и смотрел на нее, не откликаясь на разговор.
Пришел сдавать смену Ничепоруков и тоже молча сел рядом, глядя на дверь.
Вид на Нижнепосадский гостиный двор, Рождественскую улицу и Стрелку от Ивановской башни кремля.
В час ночи снаружи раздался грохот коляски, громкие голоса и в съезжую как-то боком, семеня ногами, вбежал Здобнов в мастерски наклеенной бороде и упал на стул. Все кинулись к нему. Алексей увидел, как по рукам сыщика стекает кровь; Иван Иванович зажимал рану в левом боку и хрипло дышал.
— Доктора, живо! — загремел на всю часть Ничепоруков, а Лыков молча, быстро и ловко начал снимать со Здобнова напитанные кровью кафтан и поддевку.
На войне Алексей видел много ранений и хорошо научился оказывать первую помощь. Первое, что он сказал, увидев рану, было облегченное:
— Слава Богу!
— Что там, Лешка? — морщась от боли, спросил Здобнов.
— Все обойдется, Иван Иванович, рана очень удачная — ниже легкого и выше почки, в неопасное место, через месяц будете плясать. Правда, большая кровопотеря. Сейчас я вас перевяжу.